Трезубец Нептуна [= Копье Нептуна] - Александр Прозоров

Впрочем, питавшийся последнее время чуть ли не подножным кормом Атлантида к салатам и кашке отнесся с восторженным предвкушением — но вот графин с кипяченой водой и пара больших хрустальных бокалов для нее же выглядели настоящей издевкой над приличным человеком. Никогда в жизни профессор Рассольников не осквернил бы свои руки, наливая даме воду вместо приличного напитка! Однако сержант Тоус оказалась незнакома с правилами этикета и наполнила фужеры сама:

— Ну, как ты себя чувствуешь? — кушать космонавтка не торопилась. Возможно, после полноценного поста на еду ее не тянуло. А может, берегла фигуру — что при растительной диете является недостижимой фантазией.

— Сильно посвежевшим. — Рассольников, следуя въевшейся в кровь привычке, сделал глоток из бокала, едва не поперхнувшись (вода, чтоб ее!), после чего начал накладывать себе салаты.

— Заново родившимся, — поправила его Лиенна.

— Да, — согласился Платон, не видевший свежих помидоров почти три месяца. Как, впрочем, и консервированных.

— Теперь ты счастлив, — сообщила ему девушка. — Ты наконец-то познал истинного Бога, прикоснулся к истине. Теперь ты с ужасом вспоминаешь тот мрак, в котором томился долгие годы…

Рассольников время от времени поддакивал, поддерживая светский разговор, и наслаждался неожиданными сочетаниями свежих фруктов и овощей. Особую пикантность многим блюдам придавали незнакомые приправы — не столько вкусовые, сколько ароматические. Холодная каша также оказалась неожиданно приятной, но съесть Атлантида смог всего капельку, после чего опять взял в руки фужер.

— Да, настоящий кошмар, — поддакнул он последней фразе относительно своего гнусного прошлого. — Особенно на Ершбике.

— Но вот как ты мог, как ты мог? — с горячностью восприняла поддержку собеседника сержант. — Неужели это не вызывало омерзения у вас самих?!

— Вызывало, — согласился Платон. — Но клетка-то была заперта.

— Теперь клетка распахнулась, — развела руки космонавтка, — отныне ты чист и свободен. Ты можешь признаться в своих богопротивных поступках. Ведь ты — прощен.

— В каких именно поступках? — попытался уточнить Атлантида, дабы не наговаривать на себя лишнего.

— Но ведь всем известно, — наконец-то выдала сокровенное любопытство девушка, — всем известно, что демоны сосут друг у друга энергию, а самые развращенные вообще пьют кровь!

— Кровь пьют, — вынужденно признал Рассольников. — Но этот старинный обряд проводится только в храмах, только с раскаявшимися в грехах верующими. К тому же кровь они пьют не друг у друга, а у Господа нашего Иисуса Христа. Обряд называется «причастие». Принятие крови и плоти Бога. Но ты не пугайся, все не так страшно. Настоящей крови и плоти Бога уже давно на всех не хватает, поэтому их изготавливают из виноградного сока и пресного теста.

— И ты тоже пил кровь и ел мертвечину своего Бога? — ужаснулась Лиенна Тоус.

— Увы, я плохой христианин. Я никогда не был в церкви, никогда не исповедовался и никогда не причащался, — покаялся Платон.

— Возможно, только поэтому прикосновение к святой земле и не испепелило тебя, — наконец-то поняла космонавтка. — Несколько молитв смогли счистить твои не самые страшные грехи.

Произнеся эту наставительную тираду, девушка ненадолго сложила руки перед собой и зажмурилась, бормоча молитву. Подвела итог:

— Но теперь все хорошо.

— Да, теперь все хорошо, — согласился Атлантида, ожидая продолжения.

Космонавтка боролась с любопытством сколько могла и почти победила, как вдруг с губ, словно сама собой, спорхнула фраза:

— А энергию ты тоже пил?

— Пил, — медленно кивнул Рассольников.

— Настоящую?

— Настоящую.

— А как это происходило? — Любопытство сжигало девушку, как пламя свечи сжигает подлетевшего мотылька. — Ты охотился на людей и пил их энергию? Или на других демонов?

— Нет, — с улыбкой покачал головой Атлантида. — Они сами приходили и просили выпить их до дна.

— Сами? — не поверила космонавтка. — Но почему?

— Ты хочешь это узнать, Лиенна Тоус? — Платон поставил фужер на стол.

— Нет, — замотала головой девушка, но уверенности в ее ответе не прозвучало. Любопытство продолжало грызть ее душу, как жук дочиста выгрызает крепкий внешне орех.

— Я могу дать тебе почувствовать, почему люди сами приходят и отдают себя, Лиенна Тоус, — тихим, спокойным голосом продолжил профессор Рассольников. — Больше того, в благодарность за то, что ты спасла меня и моего товарища, я готов не пить сегодня твою энергию, даже если ты сама этого захочешь. Нет, пожалуй, я не буду пить твою энергию сегодня и завтра, даже если ты сама придешь ко мне в каюту и предложишь опустошить тебя досуха.

— Я? Никогда в жизни!

— Сегодня и завтра это не грозит тебе ничем, — повторил Атлантида. — Ты хочешь попробовать?

— Нет! — Девушка дошла до дверей и оглянулась: — А что это будет?

— Я дам тебе ощутить то, что чувствует жертва.

— Но ведь это ужасно, правда?

— Для тебя?

— Ну… — Она развернулась и прислонилась спиной к переборке. — А это точно безопасно?

— Да.

— И со мной не случится ничего плохого?

— Сегодня и завтра — нет.

— Точно?

— Слово дворянина. Я дам тебе возможность заглянуть в тот мир, о котором ты ничего не знаешь. Заглянуть, и ничего более. Если ты не придешь ко мне на третий день — с тобой ничего не случится.

— А если приду?

— Я выпью твою энергию. Но это будет только на третий день. А сегодня и завтра — с тобой не случится ничего. Обещаю.

— Хорошо, — неожиданно согласилась девушка. — Я согласна. Только попробовать, и больше ничего.

— Тогда давай пойдем в твою каюту. У тебя там есть зеркало?

— Да.

— Это все, что нужно.

Комнатка капитана спасателя ничем не отличалась от конурок, отведенных спасенным: душевая размером метр на полметра с откидной раковиной, кровать той же ширины, сделанная поверх шкафчика для личных вещей, и сорокасантиметровый проход, дабы ко всему этому подобраться. Покои двух метров в длину и полутора в ширину — вот как приходилось расплачиваться за наличие обширного молельного зала. А зеркалом оказалась светоотражающая пленка, натянутая с внутренней стороны двери.

Атлантида развернул девушку лицом к отражению, встал у нее за спиной и вытянул из прически черную ленту. Длинные каштановые волосы мягкими волнами упали на плечи.

— Что ты делаешь? — встрепенулась Лиенна.

— Любуюсь твоей красотой. Ты прекрасна, Лиенна, ты восхитительна, ты самая лучшая девушка на свете. Не забудь: ты хотела почувствовать то, что испытывают наши жертвы. Поэтому постарайся стать такой жертвой. Не сопротивляйся мне, ничего не говори. Я обещал тебе безопасность. Поверь и не беспокойся ни о чем. Просто стой и смотри на свое отражение.

Девушка облизнула свои розовые губы и опустила руки.

— Посмотри на свои глаза. Они цвета осенней дубовой листвы, они могут быть жесткими и ласковыми, могут быть холодными и зовущими, светлыми и черными, как бесконечное пространство, в которое ты уходишь на зов попавших в беду. Неужели никто не говорил тебе, что в твоих глазах можно утонуть, как в бескрайних просторах вселенной, что, встретившись с тобой взглядом, не видишь больше ничего, кроме них? Посмотри на свои губы. Знаешь ли ты, какими зовущими они кажутся? Как хочется прикоснуться к ним своими губами? Просто прикоснуться, ощутив внутренний жар, которым не способна обжечь даже святая земля. А какие у тебя великолепные волосы! Они текут, словно воды прохладного, освежающего ручья, и нет большего наслаждения, чем коснуться их своим лицом, позволить им течь по своим рукам, пропустить между своих пальцев.

Атлантида действительно пропустил руки через ее волосы, ощущая, как податливо отклоняется назад голова, позволяя ему эту вольность, как, прислушиваясь к его словам, приглушила девушка свое дыхание.

— Ты самая прекрасная из всех, кого я только видел. Посмотри на свои соболиные брови, на точеный носик. Взгляни ни изящную линию подбородка. — Платон осторожно провел кончиками пальцев по ее лицу. — Трудно понять, как можно удерживаться столько времени от того, чтобы не прикоснуться к твоей шее. Какая у тебя теплая, бархатная, нежная кожа, Лиенна; прикасаться к ней приятнее, чем почувствовать солнечные лучи после многомесячного заточения в корабельной каюте.

Пальцы Атлантиды, скользящие по шее, наткнулись на глухой воротник. Платон стал говорить немного тише, но наклонился вперед, чтобы его дыхание коснулось порозовевшего ушка девушки. Он не собирался тискать ее и даже целовать, но пронизывающее все его существо желание все равно истекало из его сути и расплескивалось по безупречной белой коже космонавтки. Он не пытался уговорить ее на что-то или в чем-то убедить. Он общался только с ее телом, телом молодой, сильной, красивой женщины, созданной для страсти и любви.